Очевидец России

Вторую половину жизни Иван Ильин провел на чужбине. Дожив до 1954 года, философ так и не смирился с большевизмом, изгнавшим его из страны, которую он любил. Впрочем, Ильин не считал, что СССР – это Россия, для него настоящая Россия – это империя, которая рухнула в 1917 году…

Ильин, безусловно, выделяется из общего ряда. Подобного гармоничного и естественного сочетания христианства и философии, веры и разума, православной церковности и «теоретической честности» практически невозможно найти даже у такого мастера построения «всеединства», как Владимир Соловьев.

Вероятно, сам Соловьев мог бы скорректировать собственный взгляд на русскую философию, высказанный в статье «Россия и Европа» в 1888 году. Тогда, утверждая, что русский человек относится с «глубоким презрением к отвлеченным, умозрительным теориям», ко всему, что «не имеет явного применения к нравственной или материальной жизни», он приходил к выводу: «Эта особенность заставляет русские умы держаться по преимуществу двух точек зрения: крайнего скептицизма и крайнего мистицизма. Ясно, что и та и другая – исключают возможность настоящей философии».

Мыслитель. Портрет профессора И.А. Ильина. Худ. М.В. Нестеров. 1921–

«Духовное делание»

Думается, читавший эти соловьевские строки Ильин вполне сознательно поставил перед собой задачу создания «настоящей философии», избегающей таких крайностей. Именно в этом направлении развивается его понимание философии, изложенное в речи на открытии студенческого философского общества в Москве в 1914 году. Предлагая понимать философию как «духовное делание», он ввел понятие «обязанности», которую должен брать на себя каждый познающий. И первейшая обязанность – не склоняться в поиске истины ни перед какими «авторитетами». Ильин настаивал: «Философ как ученый и как верующий может быть верен только одному – предметной очевидности».

«Предметная очевидность» – это, конечно, Декарт, Спиноза, Шеллинг и вообще все философы, признававшие «рациональную интуицию». Но в первую очередь необходимо вспомнить Гегеля, потому что именно этот величайший мыслитель стал для Ильина своего рода образцом для подражания. Его диссертация называлась «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека».

Защита в Московском университете была назначена на 19 мая 1918 года. Всего полгода назад власть в стране захватили большевики, и лишь два месяца как новое правительство переехало из Петрограда в Москву. А 15 апреля Ильин был арестован и помещен во внутреннюю тюрьму на Лубянке по обвинению в контрреволюционной деятельности. На следующий день правление Общества младших преподавателей Московского университета обратилось в ВЧК с ходатайством о его освобождении, обосновав просьбу тремя причинами: слабое здоровье Ильина и необходимость соблюдения строжайшей диеты; в данный момент идет печать двух его диссертаций и требуется контроль автора; защита первой («Учение о Боге») должна состояться через месяц. Ходатайство поддержал и декан юридического факультета Иван Тарасов.

Как ни странно, Ильин вскоре был освобожден, и 19 мая действительно состоялась защита. Оппонентами выступали выдающиеся философы – князь Евгений Трубецкой и Павел Новгородцев. Принимая во внимание готовность второй диссертации («Учение о человеке»), соискателю сразу присудили докторскую степень. Во всей этой истории проявилось главное качество философии Ильина – неразрывная связь с реальностью, с живой жизнью, требующей соучастия, действия и, если надо, борьбы.

В дальнейшем Ильин подвергался аресту еще пять раз, а в сентябре 1922 года вместе с семьей был выслан на знаменитом «философском пароходе» в Германию. Изгнание фактически стало для него амнистией, ведь он с самого момента захвата власти большевиками вел с ними бескомпромиссную борьбу. Словом и делом, не принимая и не примиряясь. И этот непримиримый антибольшевизм он увез с собой в эмиграцию.

Пароход «Обер-бургомистр Хакен», на котором 29 сентября 1922 года в изгнание отправились около 30 представителей московской интеллигенции, в том числе философ Иван Ильин

Германские опыты распознания зла

В Берлине Ильин работал профессором в открытом в 1923 году Русском научном институте. В 1925-м он опубликовал свою самую знаменитую книгу – «О сопротивлении злу силою», которая вызвала глубокий раскол в среде русской эмиграции.

Этот труд Ильин посвятил «белым воинам, носителям православного меча, добровольцам русского государственного тягла». Они составили существенную часть русской эмиграции, и у многих еще теплилась надежда, что настанет час, когда им снова придется взяться за оружие ради освобождения России от «большевистского ига», как говорили в то время. Между тем в этой среде достаточно влиятельной идеологией оставалось толстовство, центральным посылом которого была теория «непротивления злу». Именно против «сентиментального морализма» графа Льва Толстого и его последователей и выступил Ильин.

Определив добро как «любящую силу духа», а зло как «слепую силу ненависти», философ последовательно опровергал аргументы толстовцев и противопоставлял им свою концепцию «сопротивления злу». Он писал: «Нельзя налагать абсолютный запрет на силу и меч; ибо обращение к ним может быть нравственно и религиозно обязательным. Однако нельзя возносить силу и меч на высоту совершенства и святости; ибо обращение к ним выводит душу из любовной плеромы и возлагает на нее бремя несовершенного делания».

Живя и работая в Германии в 1920–1930-х годах, Ильин наблюдал подъем фашистского движения в Италии и немецкого национал-социализма. 17 мая 1933 года философ поместил в парижской эмигрантской газете «Возрождение» статью, которая дает повод для обвинения его в том, что он сам стал фашистом и национал-социалистом. Она называется «Национал-социализм. Новый дух», а ее центральная мысль – фиксация того факта, что благодаря Бенито Муссолини и Адольфу Гитлеру процесс большевизации Европы остановлен и что в деле борьбы с большевизмом Белое движение играет немаловажную роль.

Ильин подчеркивал, что «основное и существенное единит все три движения; общий и единый враг, патриотизм, чувство чести, добровольно-жертвенное служение, тяга к диктаториальной дисциплине, к духовному обновлению и возрождению своей страны, искание новой социальной справедливости и непредрешенчество в вопросе о политической форме». «Конечно, германец, итальянец и русский – болеют каждый о своей стране и каждый по-своему; но дух одинаков и в исторической перспективе един. Возможно, что национал-социалисты, подобно фашистам, не разглядят этого духовного сродства и не придадут ему никакого значения; им может помешать в этом многое, и им будут мешать в этом многие. Но дело прежде всего в том, чтобы мы сами верно поняли, продумали и прочувствовали дух национал-социалистического движения», – полагал философ.

Надо сказать, что, находясь в Германии и воочию наблюдая приход к власти национал-социалистов, он в 1933 году еще не имел возможности «понять, продумать и прочувствовать» истинный «дух» гитлеризма. Однако достаточно быстро Ильин пришел к выводу, что при всей непримиримости к большевизму все же с Гитлером ему и русскому Белому движению не по пути. В 1937 году вышла в свет его книга «Путь духовного обновления», где он провел четкую грань между нацизмом и своим пониманием «национального воспитания». Философ предупреждал, что необходимо «одолеть соблазны – как больного национализма, так и всеразлагающего интернационализма». Этому «больному», гипертрофированному национализму, неизбежно скатывающемуся в нацизм, а также интернационализму, превращающему русского человека в «международного беспочвенника», он противопоставил «сверхнационализм».

Объясняя суть «сверхнационализма», Ильин отмежевался еще от двух крайностей – «христианского интернационализма» и русского мессианства. Он отмечал, что «нелепость и фальшь предлагают те, кто допускает, что "русский народ" есть какой-то особый "вселенский" народ, который призван не к созданию своей творчески-особливой, содержательно-самобытной культуры, а к претворению и ассимиляции всех чужих, иноземных культур». Философ не уточнил адресата своей критики, но обе эти позиции впервые были представлены в свое время Владимиром Соловьевым.

Заочно споря с ним, Ильин предложил концепцию «патриотического симбиоза», основанную на делении народов на «ведущие», то есть те, что создали свою самобытную культуру, и «ведомые», которым этого сделать не удалось. Формула симбиоза, по его определению, такова: «я римлянин, и притом галл»; «я англичанин, и притом африканский негр»; «я швейцарец, и притом лодин»; «я француз, и притом мавр»; «я русский, и притом калмык». Очевидно, что «сверхнационализм» Ильина – это понимание русского народа как многонациональной политической общности, в которой собственно русский этнос играет культурообразующую (и государствообразующую) роль, при этом сохраняя и развивая культурную самобытность всех народов, включенных в русскую государственность.

Иван Ильин за работой. 1950–1951 годы

«Скажем прямо: кто хочет делать карьеру в эмиграции, тот должен идти к врагам России и с невинным лицом становиться в их ряды»

«Наши задачи»

Понятно, что Ильину с его концепцией «сверхнационализма» и «патриотического симбиоза» места в нацистской Германии не нашлось. И в 1938 году философ, уже не имеющий работы и все больше попадающий под подозрение в «неблагонадежности», сумел выехать вместе с женой в Швейцарию, где и прожил до конца своих дней.

Там он выработал особый стиль философствования, который можно описать как проникновенное умосозерцание реальности природы, общества, собственной души. Так родилась книга «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний». В послесловии читаем: «Есть только одно истинное "счастье" на земле – пение человеческого сердца. Если оно поет, то у человека есть почти всё; почти, потому что ему остается еще позаботиться о том, чтобы сердце его не разочаровалось в любимом предмете и не замолкло». 

Заниматься политической деятельностью Ильину в Швейцарии было запрещено. Но с 1948 года он начал регулярно публиковать короткие философско-политические статьи, позже составившие двухтомник «Наши задачи». Весь цикл посвящен анализу причин гибели Российской империи и прихода к власти большевиков, а также размышлению о будущем России. Причем Ильин вел страстную полемику с теми русскими эмигрантами, кто в той или иной форме согласился сотрудничать с «ненавистниками России». В одноименной статье он писал: «Скажем прямо: кто хочет делать карьеру в эмиграции, тот должен идти к врагам России и с невинным лицом становиться в их ряды».

Рассуждая о том, какой политический строй потребуется стране после освобождения от большевизма, философ говорил, что должна быть установлена «твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве». 

Осмысляя опыт фашизма, Ильин анализировал причины его исторического провала и одной из них назвал установление партийной монополии. Учитывая тот факт, что в российской эмигрантской среде еще в довоенный период возникло фашистское течение, он подчеркивал, что «партийная монополия хуже партийной конкуренции». «Русские "фашисты" этого не поняли, – утверждал философ. – Если им удастся водвориться в России (чего не дай Бог), то они скомпрометируют все государственные и здоровые идеи и провалятся с позором». И этот органический антифашизм является одной из самых существенных черт философского мировоззрения Ильина.

Говоря о прошлом, настоящем и будущем России, Ильин счел необходимым дать свое понимание «русской идеи»: «Перед нами задача: творить русскую самобытную культуру – из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом – смысл русской идеи».

Обложки парижского издания 1956 года 

Как философствовать по-русски?

Будучи абсолютно органичным, патриотически страстным и концептуально убедительным, Ильин отнюдь не перестает быть глубоким и самобытным русским философом. В своей последней книге «Путь к очевидности» (1954) он так определил «наши задачи» в области философии: «Если русская философия хочет еще сказать что-нибудь значительное, верное и глубокое русскому народу и человечеству вообще – после всех пережитых блужданий и крушений, – то она должна прежде всего спросить себя, в чем ее призвание, с каким предметом она имеет дело и каков ее верный путь (метод). Она должна возжелать ясности, честности и жизненности. <…> Если же она не одумается, не перестанет подражать иностранным и в особенности германским образцам и не попытается начать свое русское национальное дело сначала, из глубины русского национального духовного опыта, то она скоро окажется мертвым и ненужным грузом в истории русской культуры».

Еще в книге «О сопротивлении злу силою» Ильин четко сформулировал исходный принцип своей философии: «Действие человека есть его выявленное бытие». И теперь на своем пути к «очевидности» он обозначил основное правило: «…сначала – быть, потом – действовать и лишь затем из осуществленного бытия и из ответственного, а может быть, и опасного и даже мучительного делания – философствовать».

Нужно признать, что сегодня этот завет настоящего русского философа предельно актуален. Задача, поставленная им почти 70 лет назад, остается нерешенной. Наша философия только в том случае сможет назваться русской, если она будет в состоянии открыть русскому народу путь к той «очевидности», которая придает смысл стране, государству и каждому из нас.